Шаг к звездам [= Вспышка] - Андрей Ливадный

Извалову было достаточно одного взгляда на компоновку и содержимое внутренних схем кибернетического устройства, чтобы пробегающий по спине озноб вдруг превратился в острое, резанувшее грудь ощущение могильного холода.

Внутри машины на объемном модуле располагались специфичные разъемы, куда были вставлены двухсантиметровые микрочипы, абсолютно идентичные тому, который Извалов приобрел пару лет назад в качестве «импланта».

Склонившись ниже, он напряг зрение, и в неверном свете костерка ему удалось различить маркировку в виде знакомого замысловатого символа.

«Точно они…»

Два десятка нейросетевых микрочипов, несомненно, составляли ядро машины, а вся «традиционная» кибернетика являлась ее вторичными компонентами.

— Ну? — нарушил затянувшуюся паузу требовательный вопрос Алима. — Отвечай, ты можешь перепрограммировать его?

— С какой целью? — собрав все свои силы, чтобы не выдать внутреннее потрясение, спросил Извалов.

— Я хочу, чтобы эта машина подчинялась моим приказам.

Антон собрал всю силу воли, чтобы равнодушно пожать плечами.

— Мне нужно подумать. Это не компьютер, а настоящий кибернетический организм. Он слишком сложен для мгновенного понимания.

— Это я уже слышал. Ты, видно, решил, что можно тянуть время и морочить мне голову? — Алим внезапно ткнул пальцем в один из микрочипов. — Я знаю, что это такое. Это нейросеть!..

— Тогда ты должен знать, что она в корне отличается от обычного вычислительного устройства, — резко ответил Извалов. После того, что Алим обнаружил свою осведомленность, терять стало абсолютно нечего. — Искусственную нейронную сеть невозможно запрограммировать, ее можно только обучить, тебе говорили об этом?

Алим злобно покосился на изможденных людей, запертых в клетки.

— Да, говорили. Один умник уже обучал этого металлического болвана.

— Мне нужно время, чтобы подумать, — упрямо повторил Извалов, не обмолвившись о том обстоятельстве, что всю жизнь практиковался в «классическом программировании», никак не пересекаясь с искусственными нейросетями, которые развивались параллельно с традиционной кибернетикой.

Он изучал теорию нейросетей, но для Антона это был скорее любопытный экскурс в неизведанную область знаний, чем глубинное постижение вопроса. Он не смог бы помочь Алиму даже в том случае, если бы вдруг испытал желание изменить своим моральным и профессиональным принципам, но говорить об этом вслух Антон не собирался. Он уже понял, что потерять практическую ценность в глазах стоящего напротив человека равносильно самоубийству, а смерть никак не входила в планы Извалова.

— Хорошо… — с нескрываемой угрозой и трудно сдерживаемой яростью выдохнул Алим. — Я дам тебе возможность подумать. Знаешь, как одомашнивают диких козлов?

Антон молча пожал плечами.

— Их сажают в яму, на пару недель, без еды. После этого они начинают жрать из рук охотника, словно ягнята. — Алим сделал нетерпеливый яростный жест, и из сумрака пещеры в свет костра тут же выступили вооруженные люди.

Через минуту Извалова ударами прикладов загнали в стоящую особняком, порядком поржавевшую металлическую клетку.

— Можешь думать. — Алим был раздосадован до крайности, но каким-то образом умудрялся удерживать свои инстинктивные позывы под контролем рассудка. — Я вернусь, когда ты будешь готов жрать из моих рук…

Антон выслушал его слова со стоическим равнодушием.

«Главное — не сорваться, не нахамить в ответ, как бы того ни хотелось, а там посмотрим…» — подумал он, провожая взглядом боевиков, которые унесли тяжелый контейнер с человекоподобной машиной.

Алим ушел вслед за ними, даже не обернувшись в сторону пленников, рассаженных по отдельным клеткам, а вскоре пещера опустела вовсе.

Маленький костерок уже прогорел, и его угли начали покрываться пеплом, освещая лишь полуметровое пространство вокруг очага.

Спустя час скудный источник тепла и света угас, погрузив пещеру в абсолютный мрак и могильный холод.

Капель…

Изначально Антон старался не обращать внимания на монотонный звук срывающихся со свода пещеры капель, но сознание постепенно выделило его из невнятных шумов подземного узилища и, однажды сосредоточившись, уже не смогло отторгнуть навязчивые ритмичные удары разбивающихся о камень капель воды.

В сочетании с толстыми ржавыми прутьями тесной клетки, холодным воздухом, леденящим полом и полумраком этот звук несколько дней кряду составлял основу пытки для его разума, добавляя к физическому дискомфорту свой навязчивый прессинг…

Попав в заточение, Антон сразу решил, что будет держаться, несмотря ни на что. Положение казалось отчаянным, но не безвыходным, однако после двух или трех суток одиночества, проведенных в темной пещере, он уже не был столь уверен в благополучном исходе.

Когда Алим и его подручные покинули убежище, Извалов выждал некоторое время, а потом попробовал обратиться к своим товарищам по несчастью, заключенным в стоящих особняком клетках, располагавшихся метрах в десяти от его тесного узилища.

Он надеялся на ответ, но изможденные до крайности люди проявляли полное безучастие к попыткам Антона заговорить с ними. Неизвестно, что являлось причиной такого безразличия — сломленная психика, физическое истощение или скудный запас разговорного английского, которым владел Извалов.

Не добившись результата в общении, он начал исследовать собственную клетку, надеясь найти какую-либо слабину в побитых ржавчиной прутьях, но и здесь не преуспел, только ободрал пальцы. Переплеты решеток не поддавались никаким усилиям — выполненные из толстых двухсантиметровых квадратных прутьев, они крепко держались на своих местах.

Устав от тщетных попыток наладить общение либо найти выход из тесной клетки, Антон опустился на холодный пол.

Положение складывалось безрадостное. В эти минуты он испытал первый приступ острого отчаяния, понимая, что на поверку оказался не готов к такому внезапному, жестокому испытанию. Годы, проведенные в сознательно культивируемом одиночестве, притупили былые качества характера — он привык к постоянству своих будней, прошлое сначала истерлось в памяти, а потом забылось, но это являлось самообманом — человек никогда не забывает стрессовых событий, просто Извалову удалось загнать память о войне в глубь подсознания, где воспоминания ждали своего рокового часа, чтобы вырваться наконец на волю под саднящую боль содранных в кровь пальцев и монотонный звук сводящей с ума капели.

Приступ глухого отчаяния, щедро сдобренный обрывочными, струящимися на фоне тьмы миражами прошлого, походил на внезапное безумие. Антон давно позабыл, что такое страх, он жил в мире абсолютно иных эмоций, и вот все возвращалось на круги своя, а столь тщательно выстроенная глухая защита, которую он возводил в своем рассудке, продержалась ровно до тех пор, пока перед ним оставался осязаемый враг…

Казалось бы, проведя столько лет в одиночестве, Антон должен был стойко перенести и мрак пещеры, и холод, и моральные неудобства, но очнувшаяся память ткала из сумрака страшные картины, безжалостно напоминая: люди, которые привезли тебя сюда, ничем не отличаются от тех, с кем ты воевал на улицах Грозного… Они жестоки, непредсказуемы, и их существование протекает вне сложившейся системы общечеловеческих ценностей.

Сидя на корточках, Антон спиной ощущал исходящий от прутьев холод. Его взгляд тонул в плотном мраке пещеры, навязчивая капель била по слуховому нерву, отдаваясь в голове тупыми всплесками глухого отчаяния…

Он сидел, глядя во мрак, ворочая тяжелые безрадостные мысли, говорящие в пользу того, что Алим с подручными могут вернуться и через месяц, а если придут раньше, то ничего доброго это не принесет. Постепенно Антон начал впадать в полузабытье. Он не ломал себе голову над вопросом, чем вызвано это оцепенение, постэффектом введенного ему препарата, который глушил сознание много суток кряду, или слабостью его собственной психики, вырванной из привычной среды обитания, погруженной в безысходность и мрак за тысячи километров от дома…

Антон просто сидел, мучительно переживая свое состояние, пока им не овладел тревожный, полный навязчивых кошмаров сон…

Ему снился Грозный.

Город, улицы которого были полны смерти, где не выдерживал ни разум, ни тело, тем более, что на девятнадцатилетнего Антона этот кошмар обрушился внезапно — их воинскую часть попросту подняли по тревоге и передислоцировали сюда, не объясняя причин происходящего, не подготовив, толком не проинструктировав…

О чем говорить?.. Память навек сохранила руины домов, злобные частые вспышки огня в глубокой непроглядной ночи, внезапно выплывающие из сумрака подробности нестихающето боя, на которые не то что смотреть воочию — помыслить о чем-то подобном было жутко.